КАЛИТКА
Юрий Сергеев
КАЛИТКА
Рассказ
Аня с песнями поливала капусту в огороде. Носилась вихрем с полными цибарками воды от колодца к грядкам. Босая, с подоткнутым за пояс подолом юбки. В шестнадцать лет весело жить на белом свете, нет угомона, ни в чём... Терпко пахла ботва улитых водой помидоров.
- Анютка... Подь на час!
Она прервала свой полёт и застыла, увидев опершегося грудью на плетень соседа, деда Ефтея. Тот мусолил семечки остатками зубов, пристально и грустно глядел на раскрасневшееся лицо юной красавицы.
- Чё, дедуня?
- А ты нябось не знаешь?
- А про чё знать-то?
- Хм, дак твово ухажера наш полисмейсер в тюгулёвку запер... Иль не слыхала?
- Не-а... А хто? Их ту вьётся много...
- Да уж, все плетни залоснили в палисаднике... Ну, этот самый тихоня... Как ево...
- Неужто, он?
- Ага, он самый...
- И чё он учудил?
- Дак ведьмаху, бабку Феньку, небось, знаешь... Всё порчу на добрых людей наводит, вот он за тебя и отомстил, за то, что надысь тебя при людях осрамила понапрасну...
- Ну и чё же он утворил, - глаза Ани сияли любопытством и молодым задором, - ну не томи, дедунь...
- Дык... отчудил так, что народу утром собралось у ейной хаты... Как раз скотинешку прогнали на выпас, а тут Фенька блажит на всю округу... Сошлись, глядь... А на трубе калитка ейная лежит, из-под иё дым валит кизячный, да из окон и дверей тоже... Отчаюга он у тебя, эт надо же было втащить калитку и умостить на трубе... тягу и перекрыло... Ну и поделом ей! Там бабы как давай ей высказывать, у ково коров заговорила, перестали доиться, у кого куры передохли, да и на огродах у иных ничё не растёт, всё иё чёрные дела... На крышу никто не полез, сымать калитку.
"Лезь, мол, сама, а мы вилами подсадим..." Наш народ токма заведи...
- А где он сидит?
- Любезный твой, штоль? Дак в кутузке... Но, небось, ненадолго, люди всей слободой пришли туда и просют ослобонить героя... Вот как ведьмаха люд доконала, а все боялись иё тронуть, а тут оказия и стряслась... Боле не будет забижать тебя..
- Спасибо, дедунь,- Аня вихрем сорвалась с места, помыла ноги у колодца, умылась и скрылась в хате.
Старик вприщур глядел ей вслед и, вдруг горестно промолвил вслух:
- Эх, девка то! Как яблочко наливное, румяное... Да зубов уж нету... Вот повезет кому-то, хозяйственная деваха, справная...
Он увидал, как уже одетая в чистое, Анютка павой выплыла из избы, кокетливо кивнула ему головой и пошла на улицу... видать, проведать сидельца?
- Какой же уветный, Ванька-то, - весело пробурчал Ефтей, - враз всех ухажеров обскакал....
Да-а... Ладная пара будет...
Полицмейстер был дородным усатым дядькой, лет пятидесяти. Он был добрым человеком для своей должности, его все уважали, но никто не боялся. Суд его был всегда строг и справедлив, никого не обижал. В холодный чулан к Ваньке зашел важно, пристально оглядел сидящего на голых нарах парня. Устало проворчал:
- Ну, пошли ко мне?
Они зашли в его просторный кабинет. Хозяин сел за стол и повел рукой, показывая вокруг:
- Ты поглянь, как за тебя народ поднялся, несут и несут, пробовал отказаться, так говорят, што арестантику, тут казачью сотню можно обкормить.
Только теперь Иван обратил внимание, что всё вокруг было заставлено кринками с молоком, махотками с домашней сметаной, жареными утками и курами, снизки вяленых чебаков, яички варёные и печёные по-казачьи, пирожки и калачи, круглые хлебы домашней выпечки источали такой аромат, что у оголодавшего арестанта голова пошла кругом. Под столом схоронился пыльный штоф с грушевой наливкой?
- Ну, чё, встыл, давай обедать, угощай, фулюган, - глаза полицмейстера уже изрядно блестели от дегустации принесенных домашних вин. Он налил из штофа себе в кружку, а сидельцу, домашнего холодного квасу.
- Ну, с Богом. Щас суд тебе буду чинить.
Иван выпил терпкого хлебного квасу, пахнущего смородиной. Разломил одну из многих отварных куриц, принялся есть. С трепетом ждал суда. Наконец, дотекло до казачьих песен. А уж петь их, хозяин умел отменно.
- Подпевай!
Осмелевший Иван, умело вплел свой голос в лихую казачью песню, а когда она поднялась в зенит и, затрепетала, как весенний жаворонок, полицмейстер вдруг вскочил, выхватил из ножен шашку и, пустился в пляс. Шашка, стремительной змеёй вилась в его руке, хищно свистела и рвалась в бой.
Густая толпа ходатаев у крыльца околотка весело переглядывалась, бабки крестились, старый казак с пышной бородой, благодушно гаркнул, расправив усы:
- Ну, подтянуть надо, станишники! - густо запел, вслед задишканили бабы...
И вот уж все, пели свои старинные песни, одну за другой.
Аня, застала этот праздник в самом разгаре... Стихия...
А тем временем, полицмейстер вдруг угомонился, вытер рушником вспотевшее лицо и вдруг серьезно, трезво и деловито промолвил:
- Ты хоть сознаешь, што натворил?
- Мне сказали, что эта ведьмаха через трубу ночью к чертям вылетает, вот я калитку ей и затворил, с молитвой...
- Эта бабка страсть, какая вредная, она тебе этова не простит... Грешным делом, я и сам иё боюсь... Вот ведут песню! Ай, молодцы, - он подошел и растворил окно, - пущай потешатся. Ты вступил в рубку с тьмой кромешной, а сгибнуть в её понапрасну -легко. Наша Михаловка славится испокон века колдунами, они черные дела творят. А противостоит всему этому сброду, одна милая бабушка, великая молитвенница. Вот к ей, прямиком счас и иди...
- А суд?
- Есть Божий суд. Ты уж вступил на путь праведный. Дома погляди в воротных вереях, небось, уж успели иголок натыкать, бабка Апросинья тебе нау-чит, чё с ими делать.
Ступай, соколик... Знаешь, где Апросинья живёт?
- Знаю...
- Поклон ей, скажи, шито я направил... Вот тебе и Божий суд... Ведь она та.кая праведная и строгая, всю нечисть от тебя отвергнет... Она моя духовница уж долгие годы... Молитвенная сила у ей - булатная, мне ладанку с молитвой сама зашила, на грудь повесила... На войну проводила. А я ить в молодости был бесшабашный, лез в боях в самое пекло... Кругом смерь людей косит, а у меня ни царапины, вся грудь в крестах и медалях... Веришь, снаряд германский ахнул под ногами лошади, иё всюю в клочья порвало, а меня унесло шагов за тридцать в пахоту. В ушах всё звенит, а сам целехонек- он вдруг подошел и прошептал на ухо Ивану, - боле никому не говори, Божись!
- Вот те крест!
- Так вот, когда снаряд-то и ахнуть не успел... Я почуял, как за плечи выхватил Ангел-Хранитель меня из седла и отнес в сторону... Прям, чуял сильные ру-ки! Вот те и бабка Апросинья... Токма поперва зайди в нашу церковь, покайся и прими причастие...я уж с батюшкой договорился...
Иван с Аней шли по улице от церкви, к старенькой хатке Апросиньи... Шли молча, после покаяния и причастия, у парня с плеч свалилась незримая каменная глыба, Он чуял досель слёзы на своих щеках, слышала душа, воркование голубиное молитв старенького батюшки. Светлый и просторный день освещал грешную землю. Апросинья, как знала, что к ней идут, стояла на крылечке в белом платочке, близоруко щурясь, глядела на них.
Старенькая, согбенная, с истертой руками клюшечкой... Но каков светел лик, какие ясные голубые глаза на добром морщинистом лице. Когда они прошли воротца, она закивала, закивала головой, приглашая в хату, а потом попросила:
- Ты, девонька, посиди тут под грушенькой, у меня с тобой особый разговор будет, подожди на лавочке, - пропустила Ивана в хату...
В комнате было прохладно, в переднем углу старинная божница с горящей лампадкой. Пахло целебными травами, восковыми свечами. Пуки сушеных трав заполняли русскую печь, висели на стенах, лежали на лавках и столе. Апросинья прочла молитву перед Спасом, усадила гостя на табуретку, сама села напротив. С тихой улыбкой проговорила:
- Бедовый ты казачок, весь в деда своево, да и ликом похож... Ить он тоже калитки перевешивал, сымет у богатого, а отнесет и повесит бедной вдове, а иё ветхую калитку - богатому. Кузнец-то один, все навесы подходили.... А поутру шум, но мало кто забирал калитку назад, совестно было обижать вдовых баб и жалмерок. Так што, родовая у тебя страсть, к калиткам - она замолчала, что-то долго разглядывала на своих пальцах, беззвучно шептала молитвы, только шевелились морщинистые губы, - ты шибко разъярил беса, коий в Феньке издавна сидит, он и правит ей. Жалкий она человек, жаль мне иё, досмерти? Ведь по молодости гулящая была, многих детей, у повитух, из себя досмерти убила, без крещения, вот бесина в иё и влез... место, пусто не бывает. Детки-то безгрешные на иё с небес глядят, плачут, мамой кличут... А из мамы зверь адский рычит, крови и зла жаждет.. Оберег я тебе дам супротив нево и других бед, - она повесила на шею Ивана ладанку, холстинный мешочек, с зашитой в нём молитвой, - Как худо будет, читай вслух "Живые в помощи", никакая не-чисть тебя не ухватит. В Бога веруй свято, ни на шаг не отступись, не допусти в себя сомнений. Жив будешь и светел душой! А девка, што под грушенькой сидит - судьба твоя... не потеряй, не обидь, лаской холь и добром всюю жизнь? ох и радости у тебя с ей прибудет, я уж скоро помру, не раз помянешь мои слова...Род твой она поднимет, хороших деток нарожает, внуки пойдут светлые духом и помыслами. Вот поэтому Фенька, и бесится, она это тоже видит, подсылает к Аньке ухажеров, грядущих пьяниц и лодырей. Вашу семью в зародыше норовит прервать, как прерывала в себе... Сплетни пущает, при людях напраслину грязную гутарит на Аньку-то. А ты и затворил ей калитку! Вот што скажу тебе, полечить иё надо, только ты и смогешь... Прямо от меня и иди к ей домой... Стань на пороге, я те дам большой крест в руки... Читай молитвы, чё бы не стряслось, чё бы она тебе не орала... это бес из иё нутра станет рычать? Стой, как скала! Изыдет бес, он крепости не любит... И подмога к тебе подойдёт...
- К бабке Феньке, мне идти сейчас?
- Аль спугался?
- Да нет...
- Не боись.... покайся ей, добром говори, не сорвись на ругань... Ступай под грушеньку, позови ко мне Аньку...
Аня вошла и села напротив старухи... Было немного боязно. Но, приглядевшись к светлому образу Апросиньи, на душе посветлело, и улеглась тревога.
Вдруг бабка весело улыбнулась, хлопнула ладошкой по плечу гостьи и задорно, счастливо промолвила:
- А ить я, девонька, родила двадцать одново дитя... и все живые! Наперебой зовут к себе, внуков и правнуков счёт потреяла... и так мне ндравилось, рожать-то... досель бы рожала, да врачи запретили... Бывалыча, приду с работы, а ить работала в степях, от темна до темна... Как гляну на баз и, оторопь берёт... хто на крыше сидит, кто на примётках сена воюет, хто спит в яслях коровьих, кто шашками деревянными бьются, Где Мишка, где Никишка... уж путать их стала, поди, упомни такую ораву...
- А почему, к ним не идёте жить? - прошептала Аня.
- От об этом у нас и пойдет сказ... Да потому што... далече они поразъехались, как же я пойду к ним жить... на ково-ж я оставлю милова свово, извечна-ва, пред Господом венчанного со мной... Он тут рядышком лежит родной земе-люшке... один-одинёшенек... Ить кажний день к нему хожу, гутарю с им... и молитвы поем вместе... и песни казачьи...
А по праздникам винца ему поднесу, плесну на бугорок... Он в жизни не пил, не курил, только пригубит на праздники. Люб он мне досмерти... Ить помню досель, как сладко пахли ево исподние рубахи... затеюсь стирать, как приникну лицом к им - надышаться не могу, как ландышами дурманит голо-ву... Враз вспоминаю всево, желаннова, сильного, в любви и работе безудержнова... Жду не дождусь, как возвернется из степей, с работы... Истомлюсь вся, все дела переделаю, всё перестираю вдругорядь, щи грею, колгочусь...
А как стукнет калитка...меня аж в дрожь кинет, на шею лечу к нему ласточкой, что-то щебечу веселое... Васенька мой, голубь ясный, на ково ж ты меня спокинул, - Апросинья уткнулась в подол- ить уж двадцать лет всё жду... как стукнет... калитка...
(в блог рассказ поместил Merc)
Оставить отзыв
