Год садовода
Май садовода

Ну вот, мы так захлопотались с копкой и рыхлением, высаживанием и подстрижкой, что до сих пор все никак не доберемся до предмета, составляющего величайшую радость и тайную гордость садовода: до его горки, или альпинума. Альпинумом эта часть сада называется, видимо, потому, что дает возможность своему владельцу совершать головокружительные альпинистические трюки: задумает ли он, к примеру, высадить вот тут, между двумя камнями, крохотную андросацию, ему приходится легонько встать одной ногой на тот чуть-чуть шатающийся камень и, подняв другую, изящно балансировать ею в воздухе, чтобы не раздавить подушечку эризимуса, либо цветущей торицы; он вынужден прибегать к самым смелым разножкам, приседаниям, оборотам, прогибам, стойкам, скокам, выпадам, предклонам, захватам и прочим гимнастическим упражнениям, чтобы сажать, рыхлить, копать и полоть среди живописно скомбинированных, но не слишком надежно пригнанных камней своей горки.

Уход за горкой является, таким образом, захватывающим и благородным видом спорта. Но, помимо того, он заставляет вас пережить тысячу волнующих неожиданностей, когда, скажем, вы на головокружительной высоте одного локтя обнаружите среди камней цветущий кустик белого бессмертника, ледовой гвоздики или других, так сказать, деток высокогорной флоры. Да, что говорить: кто не выращивал всех этих миниатюрных колокольчиков, камнеломок, липиц, вероник, песчанок, драб, иберисов, и ториц, и барвинков (и дриадок, и эридимумов, и бессмертников), и лаванды, и лапчатки, и анемонов, и ромашек (и шатра, и эдраянтуса, и всяких богородицыных травок, и ириса пумилы, и олимпийского зверобоя, и оранжевой ястребинки, и девятильника, и горечавки, и роговика, и травнички, и линариев) (не забывая также альпийской астры, ползучей полыни, эринуса, молочая, и мыльнянки, и эродиума, и гутчинсии, и пароникии, и денежника, и этионемы, а равно антирринумов, антеннарий и бесчисленного количества других прекрасных цветов, как, например, петрокалис, литоспермум, астрагал, и прочих, не менее важных, таких как первоцвет, горные фиалки и т. д.), — кто не выращивал, говорю я, всех этих цветочков, не считая многих других (упомяну хотя бы оносму, ацену, герань, багию, и сагину, и херлерию), тот пусть лучше не говорит о красоте мира: он не видел самого прелестного, что эта суровая земля создала в минуту разнеженности (длившуюся всего каких-нибудь несколько сот тысяч лет). Если бы вы увидели этакую славную подушечку диантуса Musalae , усеянную самыми розовыми цветочками, какие когда-либо…

Да разве объяснишь? Только тому, кто ухаживает за альпинумом, ведомы эти наслаждения, доступные одним посвященным. Дело в том, что владелец альпинума — это не просто садовод, это коллекционер, что ставит его в один ряд с самыми безнадежными маньяками. Скажите ему, что у вас принялась, допустим, кампанула Мореттиана; вооруженный до зубов, он залезет к вам ночью, чтобы украсть её, готовый ради этого на смертоубийство, потому что без нее ему жизнь не мила. Если робость или тучность не позволят ему пойти на воровство, он начнет приставать, выклянчивая у вас со слезами хоть малюсенький отводок. Вот вам за то, что вы перед ним хвастали и кичились своими сокровищами!

Или найдет вдруг в питомнике растеньице без названия, с каким-то зеленоватым торчком.

— Что это у вас тут? — встрепенется он.

— Это? — нерешительно ответит хозяин питомника — Колокольчик какой-то… Сам не знаю, что такое…

— Дайте мне, — произносит маньяк с притворным равнодушием.

— Нет, — отвечает хозяин питомника. — Это не продается.

— Ну послушайте, — умоляюще настаивает маньяк. — Я ведь такой давнишний ваш покупатель… Неужели вам жалко?

В результате продолжительных уговоров, бесконечных уходов и возвращений к загадочному безымянному созданьицу, ясно дав понять, что без него он вообще не уйдет, хоть пришлось бы топтаться вокруг девять недель, применив все коллекционерские подходы и наскоки, владелец альпинума в конце концов уносит таинственный колокольчик домой, выбирает для него самое лучшее местечко на своей горке, с бесконечной нежностью сажает его туда и каждый день ходит поливать и опрыскивать — со всею тщательностью, которой эта драгоценность заслуживает. И колокольчик в самом деле растет не по дням, а по часам.

— Посмотрите, — говорит гордый его обладатель своим гостям, — вот особенный вид колокольчика. Никто еще не сумел его определить. Интересно, какие он даст цветы.

— Это колокольчик? — переспрашивает гость. — Листья у него скорей, как у хрена.

— Какой хрен! — возражает владелец. — У хрена листья гораздо больше и не такие блестящие. Это безусловно колокольчик… Но, кажется, species nova (новый вид (лат.)), — скромно добавляет он.

Благодаря обильному поливанию означенный колокольчик растет с ужасающей быстротой.

— Поглядите, — говорит его обладатель. — Вот вы говорили, что у него листья, как у хрена. Но разве вы видели хрен с такими огромными листьями? Это, милый, какая-то campanula gigantea (гигантский колокольчик (лат.)) у нее будут цветы с тарелку.

И вот этот единственный в своем роде колокольчик выбрасывает покрытый цветами стебелек… Да, это всего-навсего хрен. Черт его знает, как он попал в питомник.

— Послушайте, — осведомляется гость через некоторое время. — Где у вас этот огромный колокольчик? Как он? Еще не цветет?

— Увы! Он погиб. Знаете, эти редкие сорта так прихотливы. Это был какой-то гибрид.

Вообще с покупкой посадочного материала — сущее наказание. В марте владелец питомника вашего заказа обычно не выполняет из-за того, что еще холодно и культуры не высажены; в апреле тоже не выполняет, так как у него слишком много заказов, а в мае — потому, что почти все уже продано. Белой буквицы больше нет; возьмите вместо нее дягиль: у него тоже цветы желтые.

Но бывает и так, что почта вдруг доставит вам корзину с заказанными культурами — ура! А мне как раз требуется на куртину что-нибудь повыше — между омегой и острожей. Посажу-ка туда диктамнус — ну да, который еще называется диптаном, или глистным корнем. Присланный саженец, правда, какой-то крохотный, но ничего, вырастет — не успеешь оглянуться!

Проходит месяц — саженец не хочет расти; так, что-то вроде низенькой травки: не будь это диктамнус, можно подумать — диантус. Нужно его как следует поливать, чтоб лучше рос. И цветы какие-то розовые…

— Посмотрите, — говорит садовод опытному человеку, пришедшему к нему в гости. — Какой низкий диктамнус.

— Вы хотите сказать — диантус, — поправляет гость.

— Ну да, диантус, — подхватывает хозяин. — Я оговорился. Мне подумалось, что между этими двумя высокими многолетниками лучше было бы посадить диктамнус. Как по-вашему?…

В любом пособии по садоводству сказано, что «выращивать культуры лучше всего из семян». Но ни одно из них не говорит о том, что в отношении семян у природы есть свои правила. Например, существует закон, по которому у вас либо ни одно семя не прорастет, либо прорастут сразу все. Человек говорит себе:

— Хорошо бы посадить что-нибудь декоративное колючее, — скажем, цирзиум или остропестр.

И покупает по мешочку семян того и другого, высевает их и любуется дружными всходами. Приходят время их рассадить, и садовод радуется, что у него сто шестьдесят горшочков с буйными ростками. «Самое лучшее дело — из семян выводить», — думает он,

И вот уже пора высаживать в грунт. Но куда их девать — целых сто шестьдесят колючих саженцев? Каждый свободный клочок земли уже утыкан ими, и все-таки остается сто тридцать с лишним. Неужто после стольких трудов — в мусорную яму кидать?

— Не надо ли вам саженчиков цирзиумов, сосед? Они ведь такие декоративные.

— Что ж, пожалуй.

Слава богу, сосед взял тридцать штук и начинает метаться с ними по саду, — не зная, куда воткнуть. Есть еще сосед по другую руку и напротив…

Да поможет им бог, когда у них вырастут этакие двухметровые декоративные колючки!

Благодатный дождь

Почти в каждом из нас таится некая наследственная частица сельского хозяина, — пусть даже на окне нашем не растет ни пеларгонии, ни морского лука; если целую неделю светило солнце, мы уже начинаем озабоченно поглядывать на небо и при встрече вести такие разговоры:

— Пора бы быть дождю, — говорит один горожанин.

— Пора бы, — отвечает другой. — На днях я был на Летне. Там такая сушь, что земля трескается.

— А я на днях ездил по железной дороге в Колин, — продолжает первый. — Страшно сухо.

— Нужен хороший дождь, — вздыхает второй.

— Чтоб хоть три дня лил, — подтверждает первый.

Но солнце палит, и Прага мало-помалу пропитывается жарким запахом пота, в трамваях уныло преют человечьи тела, все раздражены друг на друга, во всём разлад.

— Наверно, будет дождь, — говорит одно взмокшее существо.

— Хорошо бы, — вздыхает другое.

— Хоть бы недельку на травку полило и вообще, — продолжает первое.

— Ужасно сухо, — подтверждает второе.

Между тем начинает парить, в воздухе нависла гнетущая тяжесть, по небу перекатываются громовые раскаты, не принося облегчения ни земле, ни людям. Но вот опять на горизонте прокатился гром, пахнуло влажным ветром и — началось: жгуты дождя упали на мостовую, земля почти внятно для слуха вздохнула, вода бурлит, журчит, плещет, звонко стучит в окна, барабанит тысячью пальцев по желобам, бежит в канавах, звенит в лужах, и тебе хочется кричать от радости, высунуть голову в окно, чтоб охладить её влагой небесной, хочется свистеть, орать, встать босыми ногами в стремящиеся по улицам желтые ручьи. Благодатный дождь, прохладная ласка воды! Обдай мою душу, омой мое сердце, сверкающая студеная роса! Я был злым от жары, злым и ленивым; был ленивым и тяжелым, тупым, грубым, эгоистичным; высох от зноя и внутренне задыхался от неподвижности и отвращения. Звените, серебристые поцелуи, которыми жаждущая земля отвечает на удары капель. Шумите, летучие водяные вихри, смывая все. Ни одно из чудес солнца не сравнится с чудом благодатного дождя. Беги по канавам в землю, мутная водица. Напои и смягчи жаждущую материю, у которой мы в плену. Все вздохнули с облегчением: трава, я, земля — мы все. Так нам хорошо!

Шумный ливень перестал, будто по команде. Земля засияла серебристыми испарениями, в кустах запел дрозд: заливается как сумасшедший. Нам тоже хочется петь, но пока что мы выходим без шляпы на улицу — подышать свежей искрящейся влагой воздуха и земли.

— Славно спрыснуло, — говорим мы.

— Славно, да мало. Надо бы еще.

— Надо бы, — отвечаем мы. — Но и это была благодать.

Через полчаса — опять дождь; падает длинными тонкими нитями. Настоящий, тихий, добрый дождь. Беззвучный, широкий, урожайный. Уже не стремительный, хлещущий ливень, а чуть шелестящий, воздушный мирный дождик. Из твоих капель, тихая роса, ни одна не пропадет зря. Но тучи разошлись, и тонких нитей коснулись лучи солнца; нити разрываются, дождь проходит, и земля дышит теплой влагой.

— Вот это был настоящий майский дождь, — восторгаемся мы. — Теперь зелень славно распустится.

— Ещё чуть-чуть попрыскало бы — и довольно…

Солнце совсем овладело землей; от мокрой почвы подымаются знойные пары; тяжело дышать; душно, как в парнике. В одном углу небосклона снова темнеет, зной сильней, несколько тяжелых капель падает на землю, и откуда-то с другой стороны повеял ветер, напоенный дождевым холодком. В проволглом воздухе размаривает, как в горячей ванне. Вдыхаешь капли воды, шлепаешь по лужам, смотришь, как па небе собираются белые и серые клубы паров. Словно весь мир хочет тепло и мягко растаять в майском дожде.

— Надо бы ещё дождичка, — говорим мы.